«Режим оказался в ситуации, когда однозначно хороших и простых решений у него уже не осталось»

Политолог Аббас Галлямов – один из самых заметных спикеров современной России, эксперт многих федеральных СМИ и постоянный автор «Эха Москвы» – человек с интересным послужным списком. Он работал и на региональном, и на федеральном уровне; был и во власти, и в оппозиции; руководил пресс-службой партии «Союз правых сил» времен Бориса Немцова; входил в группу спичрайтеров Владимира Путина, в должности заместителя руководителя администрации главы Башкортостана курировал в республике политический процесс; теперь он ведет избирательные кампании и помогает формировать политические стратегии. На днях господин Галлямов дал «ПН» большое интервью на злободневные темы: мы говорили о протестном движении, разбирались в причинах проведения срочного голосования по принятию поправок в Конституцию и размышляли о будущем страны.

– Аббас Радикович, последние социологические опросы показали, что больше половины россиян готовы выйти на массовые протесты. Насколько, по-вашему, можно таким исследованиям доверять?

– Очевидно, что протестные настроения растут. Однако я не сторонник того, чтобы измерять их с помощью количественной социологии. Она «снимает» лишь самый поверхностный слой сознания – тот, что поддается рационализации и вербализации. Протест же – вещь в первую очередь эмоциональная, особенно в авторитарной стране. Если мыслить сугубо рационально, то протестовать против власти, которая может стукнуть тебя палкой, лишить работы или вообще посадить в тюрьму, по меньшей мере неразумно. Здравый смысл и логика подсказывают человеку, что лучше не рисковать. Чтобы заглушить их голос, нужны сильные эмоции.

– Хорошо, давайте переиначим вопрос. Безотносительно социологии, возможен ли, по-вашему, массовый протест и что подогревает протестные настроения?

– К взрыву ведут несколько вещей. Первый фактор – долгосрочный. Это растущая бедность и, как следствие, рост неуверенности людей в завтрашнем дне. Россияне все больше боятся будущего, чувствуют, что оно чревато окончательным обнищанием. На какие деньги покупать детям зимнюю одежду, чем оплачивать услуги ЖКХ, как приобретать продукты – большинство жителей страны с трудом решает даже такие, казалось бы, простейшие проблемы. Это, так сказать, фон. Ленин называл его «предреволюционной ситуацией».

Тот факт, что в стране сложилась предреволюционная ситуация, вовсе не значит, однако, что революция грянет уже завтра. Нет, процесс может затянуться на годы. Революции, строго говоря, вообще может не быть – если снять ведущие к ней социальные противоречия с помощью реформ. В любом случае надо понимать: для того чтобы начались массовые протесты, одного фона мало. К нему нужно добавить цепь каких-то поводов, которые обеспечат непрерывный поступательный рост негативных эмоций.

Поводы могут быть самыми разными. Например, возмущение, связанное с явной несправедливостью властей по отношению к кому-нибудь из сограждан, как, скажем, в ситуации с Иваном Голуновым. Часто массовые протесты связаны с выборами: попытками сфальсифицировать их итоги, как было во время Болотной, или недопуском кого-то из оппозиционных кандидатов. Примеры – сегодняшняя Беларусь и прошлогодние выборы в Мосгордуму.

Важный фактор, который гонит людей на улицу, – чувство личной сопричастности. Отстраненное отношение к политике из телевизора вдруг сменяется ощущением того, что «это и меня касается». Происходит резкая политизация общества. Причем бал правит уже не доминирующий в обычных ситуациях материальный интерес. Нет, в людях вдруг просыпаются мотивы более высокого порядка, такие как чувство собственного достоинства.

Вообще предсказать, когда многочисленные факторы сложатся в единый «пазл», практически невозможно. Например, тот же Ленин в январе 1917 года говорил, обращаясь к молодежи: мы, старики, можем и не дожить до битв грядущей революции. Милюков позже вспоминал, что и у него были похожие ощущения. Понимаете? Эти люди сделали для приближения революции больше, чем кто-либо другой, однако и они не смогли предсказать, когда она разразится.

– Что именно подогревает эмоции людей сейчас: ситуация, которая сложилась в стране из-за пандемии коронавируса, некорректное отношение государства к гражданам или приближающееся голосование по Конституции?

– Здесь, как говорится, «каждое лыко в строку». В основе лежат фундаментальные противоречия между обществом, дозревшим до того, чтобы принимать участие в выработке политических решений, и авторитарным режимом, который не хочет делиться властью. Данное противоречие оформляется в виде эмоций – таких, например, как усталость от длительного правления одного человека, ощущение застоя и отсутствия перемен, желание обновления. Это фундаментальные предпосылки. Именно они привели к тому, что рейтинги власти стали снижаться сразу после президентских выборов 2018 года. Увидев, что и премьер остается, и большинство членов кабинета прежние, люди вдруг осознали, что в стране так ничего и не поменяется. Тогда рейтинги и устремились вниз, а пенсионная реформа только укрепила людей в мнении, что страна движется не туда, куда нужно.

С тех пор эрозия социальной базы режима продолжается непрерывно. До марта данный процесс шел медленно, а потом резко ускорился. Друг на друга наложились две вещи: была внесена «поправка Терешковой» и резко упали цены на нефтяные, после чего сразу просел рубль. Получился «идеальный шторм»: люди резко представили себе свои пустые кошельки и поняли, что никаких изменений не будет не то что до 2024-го, а аж до 2036-го года. До них дошло, что в бедности будут жить не только они, но и их дети.

Вообще, до внесения «поправки Терешковой» народ не очень понимал, что там с Конституцией происходит. Но поскольку людям в целом хочется каких-то перемен, они реагировали скорее благожелательно. То же самое случилось после смены премьера – народ воодушевился, когда сняли Медведева. И вот здесь обнаружилась очень важная закономерность. При всем том, что шаги, предпринятые властью, были из разряда тех, что называются популярными, к росту рейтинга они не привели. Избиратель перестал выдавать авансы. Простыми популистскими шагами его теперь не проймешь. Люди разуверились во власти и вообще в политиках – в них развился скепсис. Кредита доверия нет ни у кого.

– Может быть, стоило отменить голосование по поправкам?

– Логика в этом есть, но мешают несколько моментов. Во-первых, общестилистическая установка режима: «Настоящие пацаны не прогибаются». Если отменить голосование, то ты вроде как отступил, чего-то испугался. Оппозиция тут же заявит: «Режим боится не коронавируса, а протестного голосования».

Во-вторых, голосование прописано в самом законодательстве о поправках. Если его отменять, надо снова править только что принятый закон, просить депутатов и сенаторов вновь за него проголосовать. Да и в определении Конституционного суда ссылки на всероссийское голосование тоже уже есть. Что ж теперь, судьям опять собираться и переписывать собственный текст? У них и после первого решения с репутацией, мягко говоря, проблемы.

Есть еще одна причина – электоральная. Дело в том, что общество сейчас расколото; если взять грубо, пропорции следующие: треть сохраняет лояльность режиму, треть – оппозиционная и треть колеблется. Отмена голосования не понравится именно лояльным. Им было приятно, что власти решили «посоветоваться» с ними по поводу этих поправок, а тут вдруг выяснится, что Кремль передумал и никто ни с кем советоваться больше не собирается. Это ударит по позициям режима именно среди «своих», а ведь политтехнологи хорошо знают, что их удержание – задача гораздо более важная, чем вербовка новых сторонников.

– Ну ведь можно же перенести голосование на осень или зиму. Все-таки пандемия продолжается. Зачем так спешат?

– Потому что понимают: протестные настроения будут расти. Чем дальше, тем больше шансов проиграть. И поэтому все надо делать быстро. Когда вы проводите голосование в обычной ситуации, то главное требование к процедуре – ее демократичность и прозрачность. Чрезвычайная ситуация позволяет задвинуть эти соображения на задний план, поставив на передний вопросы безопасности. Главное, мол, чтоб люди не заразились. Коронавирус позволил существенно изменить процедуру, усложнить контроль и облегчить фальсификации. Понятно, что власть хочет провести голосование именно в этих условиях, не дожидаясь, когда они нормализуются. Сейчас оппозиция и протестовать не может – из-за ограничений на массовые мероприятия.

– А каковы вообще перспективы оппозиции? Услышит ли народ в сложившихся обстоятельствах ее голос? Вы же сказали, что кредит доверия сейчас не выдается никому. 

– Пока не выдается. Но так до бесконечности продолжаться не может, природа не терпит вакуума. Рано или поздно кому-нибудь все равно поверят: может, старым оппозиционерам, может, новым. Как это бывает, можно увидеть на примере падения популярности коммунистического режима в Польше.

Польша – тот редкий случай, когда исследователям оказались доступны данные соцопросов, проведенных самими властями. Не для пропаганды, а для внутреннего пользования. Глядя на эти материалы, видишь, что падение популярности режима было очевидным уже в 1985 году, а популярность оппозиции становится заметной не раньше января 1989-го. Лаг – четыре года.

Безусловно, рейтинги нашей оппозиции рано или поздно тоже пойдут вверх, но когда это произойдет точно – сказать трудно. Лично я бы предположил, что это случится в преддверии думских выборов: когда наступает время голосовать, людям приходится определяться.

– О какой оппозиции идет речь?

– Главный шанс у либералов – просто потому, что власть долгое время тыкала в них пальцем и поливала помоями. Народ усвоил: вот он, главный враг. Теперь произойдет инверсия стереотипа: тот, кто был хорошим, станет плохим, а кто был плохим – станет хорошим.

То же самое случилось в конце 80-х: власти вдруг стали плохими, а все остальные, начиная со старых диссидентов и заканчивая новоявленными либералами, – хорошими. Тогда вчерашние изгои превратились во властителей дум. Поэтому и сейчас в первую очередь речь будет идти о либеральной оппозиции – не столько потому, что она действует как-то особенно грамотно, а из-за усилий, предпринимаемых самой властью. Поможет либералам и национальный архетип: в России всегда спорили славянофилы и западники, а маятник народных пристрастий качался между ними.

Есть шанс у коммунистов – в силу их укорененности на земле и серьезной избирательной базы. За последние 20 лет люди привыкли, что КПРФ занимает на выборах второе место после «Единой России», поэтому в электоральном смысле коммунисты представляются естественной альтернативой властям. Партии надо подновить риторику, поменьше говорить о Сталине – и тогда она окажется главным бенефициаром растущих протестных настроений. За нее будут голосовать и левые, и правые.

– Что должна предпринять власть, чтобы переломить ситуацию в свою пользу?

– Принципиально она уже ничего изменить не сможет. Слишком долго противостояла любым изменениям и слишком консервативной стала. Даже если Кремль начнет радикальные демократические реформы, это ему не поможет: люди просто не поверят, что Путин что-то всерьез собирается менять. Они решат, что он либо обманывает, либо пошел на перемены под давлением. Дескать, президент прогнулся под Запад и местных критиков. Для его имиджа это будет смерти подобно. Сейчас режим оказался в ситуации, когда он вынужден противостоять самому ходу истории. Он обречен. Впрочем, я не утверждаю, что Путин утратит власть уже завтра. Запаса прочности у него хватит, как минимум, до 2024 года. Силовики пока лояльны, очень уж сладкую жизнь обеспечил им президент.

– Вы как-то высказывались о том, что оппозиции необходимо бороться за умы и сердца жителей села. Действительно ли перемены в стране невозможны без этой части электората?

– Перемены возможны и без них. Можно захватить власть в городах и реализовать любые реформы. Просто если новый порядок утвердится без учета настроений деревни, он, скорее всего, окажется неустойчивым. Получится как в 90-е, когда голоса жителей консервативной глубинки обеспечили авторитарный реванш. Чтобы в будущем это не повторилось, нужна работа на селе. Нужно думать не только о том, как захватить власть, но и о том, что делать, чтобы в обществе осталось как можно меньше групп, настроенных по-реваншистски. Необходимо вовлекать селян в политический процесс – чтобы и у них возникло чувство причастности, чтобы они осознавали, что тоже участвуют в выработке основных политических решений.

– Получится ли у кого-нибудь обустроить Россию, сделать удобной для жизни всю ее территорию? И когда это может произойти?

– Сомнений нет, рано или поздно это произойдет, как произошло с десятками других государств. Сто лет назад Макс Вебер написал, что по-настоящему успешное развитие могут обеспечить только протестантские общества. Он исходил из опыта, который сложился в мире к началу ХХ века. На тот момент и католические, и православные, и, тем более, азиатские страны казались недемократичными, архаичными и отсталыми. Однако в итоге весь католический мир смог трансформироваться, множество восточных стран – Тайвань, Япония, Южная Корея – сумели создать устойчивые демократические режимы, успешные и с точки зрения экономики, и в вопросах организации политической жизни.

Теперь уже очевидно, что принципиально недемократизируемых обществ не бывает – на это способны все, и все рано или поздно демократизируются. Однако непонятно, сколько времени и усилий надо потратить, сколько десятилетий уйдет на преобразования.

Для России скорого светлого будущего я не прогнозирую. В ближайшие годы ситуация в стране, увы, станет хуже: будут проблемы в экономике, начнет множиться число социальных и политических конфликтов, вырастет степень репрессивности режима. После ухода Путина хаос усилится – начнется война всех против всех.